Буйство преображения

Оригинальное английское «Holy Motors», хоть и может быть отнесено к корпорации, владеющей огромным хозяйством с лимузинами, имеет, конечно, более важный смысл: речь идет о священных моторах авторского вдохновения. В конце прошлого века Леос Каракс воспринимался как один из главных «режиссеров будущего», поскольку воплощал собой модный тип «проклятого поэта», у которого жизнь есть прямая проекция творчества. Но потом последовал провал фильма «Пола Икс». Его идея сводилась к тому, что художник должен страдать, и от этого веяло унылой архаикой восточноевропейского кино. Каракса, не снявшего в новом веке ничего, кроме короткометражки для альманаха «Токио!», списали с корабля современности. А он вернулся — и оказался актуальнее многих режиссеров, которых сегодня усиленно раздувают.

Вместе с ним вернулось альтер эго Каракса — актер Дени Лаван. Как сказал Каракс в Москве, «все мы мутанты», но Лаван выражает эту мутантскую сущность наиболее зримо и выпукло. В «Святых моторах» его герой Оскар по контракту с корпорацией мутирует в течение суток из одного персонажа в другой, меняя возраст, пол и социальное положение. Свое и так не самое красивое, прямо скажем, лицо он еще больше уродует пятнами, гримом и париками. Один из продуктов мутации — вылезший из канализации зловонный месье Мерд посреди фотосессии хватает в охапку красавицу модель Еву Мендес, тащит ее в какую-то подземную пещеру и засыпает на ее плече со стоящим членом. В другой ипостаси Лаван забирается на крышу универмага Samaritaine вместе с Кайли Миноуг, тоже актрисой корпоративных воплощений. Спев красивую и печальную песню, она переодевается в костюм стюардессы и бросается вниз — прямо у Pont-Neuf, Нового моста, который Каракс сделал кинематографической легендой. Ну где же еще, ведь, по словам Каракса, в Париже нет ничего хорошего, кроме мостов.

Когда-то, летая на водных лыжах в холодных водах Сены, здесь чуть не разбилась о каменный берег Жюльетт Бинош. И она, и другие подруги Каракса были его музами и героинями. Последней оказалась погибшая год назад Катя Голубева. Эта трагедия по причудливой логике заставила «проклятого поэта», снимавшего годами и загонявшего в нищету или могилу продюсеров, снять новое кино быстро, дешево, изобретательно и энергично. Фильм посвящен Кате, и в нем на короткий момент появляется их дочь — Настя Голубева-Каракс. В другом эпизоде Лаван предстает отцом 13-летней дочери, она страдает от пубертатных переживаний, сетует, что недостаточно эффектна, и объясняет это тем, что пошла не в мать, а в монструозного отца.

Этот фильм-наркотик, эту барочную экстатическую поэму Каракс снял своей кровью, и потому «Кровь поэта» или «Красавица и чудовище» Жана Кокто здесь самая близкая ассоциация. Но Каракс — художник сегодняшнего дня, поэтому помимо крови в фильме много неожиданного юмора, а финал картины с переговаривающимися в корпоративном гараже «святыми моторами» — гигантскими лимузинами — можно отнести к шедеврам концептуального искусства. Последнее слово, которое выдавливает из себя один из моторов: «Аминь».

Еще в юности стиль Каракса окрестили эпитетом необарокко. И сейчас он верен барочной форме, но барочного трагизма в фильме нет. Черный романтизм, присущий режиссеру в юности, обернулся черным оптимизмом. И на встрече с москвичами Каракс озадачил их целой позитивной программой: в тот переходный период, который мы переживаем, не нужно ни ностальгировать по старому миру, ни бояться нового. И художник больше не должен страдать. Он должен бороться и каждый раз изобретать кино заново — как в аттракционе motion capture.